Я бы сказал, что Набоков преклоняется не перед своей гениальностью. Он просто желает передать читателям свое ощущение насчет того, что все в нем священно. Священен каждый миг его бытия. Волосы, растущие у него в носу. Его " выборы", идет ли речь о половом выборе жены и матери его будущих детей или предмета быта. Километры его прозы посвящены описанию уродств, или , скорее, его собственному травматическому переживанию чего-то как уродства: " ее длинные загорелые ноги были похожи на ноги гнедой кобылы" и пр.
Впрочем, некоторые явления мира он благословляет и не жалеет эпитетов для их восхваления. Дает божественную санкцию на присутствие в космосе.
Такого рода восприятие мира существовало до Набокова и получило известное распространение не потому, что у его прозы очень много читателей и они заразились.
Набоков просто презентировал его для русской литературы.
Предпринимается это не для саморекламы, как, например, дышит или ест всякий человек не для саморекламы.
И Эдичка тут никаким боком не стоит. Далеко ему до этого величавой "божественности".
"Заслуга" Набокова, быть может, в том, что он сделал такой способ создания прозы легитимным, возможно, не только для русской, но и мировой литературы.
До Набокова всякий избыток авторского " я" в произведении считался приметой бездаря и графомана. Автор мог "протащить" свое "эго" только тщательнейшим образом замаскировав его. Свои мысли приходилось вкладывать в уста второстепенного персонажа. Зацикленный на своих ощущениях неврастеник не мог быть главным героем произведения. ( Да, я знаю о существовании Улисса и героях Кафки).
Решающим пунктом сюжета оставалось действие. В самом "плохом" случае - поток сознания, а именно мысли героя ( не автора) по поводу предметов или людей. Сообщить о чувстве, переживаемом героем, требовалось как можно скупее, а затем читатель ожидал действий, каковые герой предпримет по этому поводу. Ежели роковая страсть или роковое отвращение к женщине, столовому сервизу или городу расписывались на пяти страницах, читатель едва ли доходил во время чтения до второй.
После явления Набокова все стало " можно". И в литературу хлынул поток графоманских произведений, на страницах которых описывались эмоции чутких и ранимых юношей и дев про поводу пицц и пармезана, соседей по дому, дамских сумочек и существования как такового. После чего вторым эшелоном надвинулись произведения, где эти ощущения анализировались, рефлексировались и сравнивались с показаниями персонажей, бывших, по мнению автора, живыми свидетелями этих страстей и отвращений.
От порождения такой прозы многие пишущие, а вслед за ними, читающие люди уверовали, что их ощущения могут быть интересны кому-то сами по себе.
Что обеспечило приток граждан на форумы поэтов и кушетки психоаналитиков, последнее, в конечном итоге, принесло пользу народному хозяйству
Чтобы новый пост не писать, заодно очаровательная рецензия Жарикова на "Войну и мир" Льва Толстого:
https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=447936082072302&id=100005677421231&pnref=story
